Тут был один полуостров Божий, но Бога там больше нет

Три года как никакого Крыма, и скал его, и медуз. Боюсь, что это необратимо, — хотя почему боюсь? Своих любимых в чужих объятьях я видел не раз, не пять и твердо знаю, что дар терять их — важнее, чем возвращать.

Что берег отнят — не в том досада, потерпим, не в первый раз; досада в том, что его не надо отнявшим его у нас.

В Гурзуф ли едут они на отдых? В Артеке ли их сыны? На склонах Альп, на карлсбадских водах их виллы размещены. Они же Крыма не знали сроду, на раз доказать могу: ни эти горы, ни эту воду… Им важно накласть врагу! Мы ясно помним весь этот скрежет, не дети, в конце концов: приедет Ярош и всех зарежет! Придет и взорвет Сенцов! Американский авианосец на Ялту уже залез, спешит к Тавриде и скоро скосит сакральный наш Херсонес… Еще припомнят все эти бредни и пламенный абордаж, и то, как сами они намедни кричали, что Крым не наш, — что им до моря? Что им до Крыма? На что им страна моя? Им надо больше огня и дыма, и гордости, и вранья, и чтобы больше диванных воинств, и прочий кипящий квас… Им вряд ли важно себе присвоить. Им важно отнять у нас.

А как любил я свеченье моря, соленый гнилой лиман, толкучку набережных и мола, огни кораблей, туман, досмотры вечные на границе, ДАИ и ее рвачей… Он был, конечно, не украинский. По сути, он был ничей. Он был моим, и уже не будет, и надо учиться жить в стране, где каждый любого судит и каждый каждому жид. Нас всех накрыло одной рогожей, притом до скончанья лет. Тут был один полуостров Божий, но Бога там больше нет.

Я в год бывал там четыре раза, и летом, и в холода — порой посредством седьмого ВАЗа, на поезде иногда; на том вокзале в четыре года сошел я, где мой портрет сегодня с надписью «Враг народа» висит еще… или нет? Сюда с Олимпа укрылись боги — от них ли я отрекусь?! Я знал тут каждый изгиб дороги, и каждый камень, и куст. Без этих вылазок, слишком частых, боялся я умереть; нигде на свете я не был счастлив, как здесь, — и не буду впредь, — нигде не пишется так, как в Ялте, и замыслов большинство мне там явилось… но вот пожалте. Все предало, все мертво.

Предатель-море, предатель-небо, я сбросил бы вашу власть, мне не допрыгнуть до вас, и недо- забыть, и недо- проклясть. Вот так же, верно, лишившись корня, барчук, эмигрант, атлет, прокляв отчизну и только помня свои девятнадцать лет, считал предателями и Выру, и Батово, и Москву. Как те изгои, я тоже вымру. Я точно не доживу до возвращенья из полуада. На юге души — пятно. Я с этим свыкся, и мне не надо туда, где осквернено. Ведь есть и Вырица, и Кампанья, и кстати, — на том стою, — все это полезное привыканье к посмертному бытию. Мы все однажды уйдем от мира, мы все обратимся в прах, нам будет больно все то, что мило, увидеть в чужих руках — в последний раз, пролетая мимо. Так нас тренирует Бог.

Хотя что это начнется с Крыма — он сам угадать не мог.

Источник: Новая газета