Нариман Джелялов, первый заместитель главы Меджлиса Фото: Elmaz Qırımlı
Адвокат Николай Полозов опубликовал в Facebook письмо Наримана Джелялова, первого заместителя председателя Меджлиса крымскотатарского народа, которому российские следователи инкриминируют уголовное дело по статье 281 УК РФ — «Диверсия».
«Этот текст Нариман передал мне на суде. Он попросил меня его опубликовать. Некоторое время ушло на перевод в машинописный вариант, поэтому публикую его сейчас. Мы постоянно слышим об арестах, задержаниях, обысках, иногда узнаем о применении силовиками недозволенных методов для достижения своих целей, о пытках, наконец», — пишет Полозов.
Как отмечает адвокат, «наверняка, многие сопереживали происходящим событиям, кое-кто примерял на себя подобную ситуацию. Как я себя поведу, что я буду чувствовать, смогу ли я выдержать это давление?».
Полозов отмечает, что находясь в камере и ожидая суда, Нариман написал этот текст, он описал свои мысли и ощущения от произошедшего с ним буквально по горячим следам, очень живо, очень жизненно, очень осязаемо.
«Местами светлый и трогательный, но оставляющий крайне гнетущее ощущение от буквально визуального воспроизведения механизма, лязгающей своей стальной челюстью и жаждущей новых жертв, репрессивной машины российских властей. Друзья, я редко обращаюсь с такими просьбами, но сейчас мне кажется это самый подходящий момент. Я прошу вас максимально распространить этот текст, чтобы как можно больше людей узнало о том, что в данный момент происходит в оккупированном Крыму», — отметил адвокат.
Защитник добавляет, что Азиз Ахтемов и Нариман общались друг с другом. Следствию об этом было прекрасно известно. Нариман, как публичная фигура и общественный деятель постоянно обменивался контактами с различными людьми. В том числе он передавал контакты Азиза своему знакомому в Киев.
«Следствию и об этом было прекрасно известно. Азиза следствие вынудило принять и озвучить их версию, что якобы ранее неизвестное Азизу лицо выходило с ним на контакт. Однако знакомый Наримана и неизвестное Азизу лицо даже по версии следствия разные люди, причём этого второго человека, неизвестного Азизу Нариман не знает. Важно понимать, что следствие произвело манипуляцию, взяв известный им факт не криминального взаимодействия Наримана и Азиза и переложив его на свою версию с криминальным душком. А под угрозой уголовного преследования за отказ от дачу свидетельских показаний, следствие вынудило Наримана озвучить факт взаимодействия с Азизом, который на самом деле имел место быть, но естественно не касался диверси или другого подобного бреда», — отметил адвокат.
Фото: Крымская солидарность
ЦЖР публикует полный текст письма Джелялова:
«05.09.2021 г.
Сегодня воскресенье. После тяжелых, стрессовых суток я в камере симферопольского ИВС. Наконец удалось лечь и вытянуться. Но заснуть не получается, хотя за последние 24 часа удалось подремать несколько раз. То ли свет лампы, то ли громкие разговоры сотрудников ИВС, то ли мысли в голове не дают уснуть. Но впереди ночь и суд по мере пресечения. Иллюзий нет. Я много раз наблюдал этот процесс извне, теперь переживаю сам. Теория и практика.
Пишу и пытаюсь поесть. Левиза, моя любимая супруга, передала слишком много еды. Я успел поесть в бусике ФСБ перед отправкой в СЕВС. Но я не люблю оставлять еду, поэтому глотаю пельмени по одной штуке. Когда еще доведется поесть домашней или вообще нормальной еды.
Пытаюсь убедить себя, что с семьей будет все хорошо. Мне следователь разрешил сделать звонок жене. Сказал, что со мной все в порядке, люблю ее и верю, что она выдержит. Очень скучаю. Верю, что друзья помогут. Что нужно сделать, передал через адвоката Эмине Ханым.
Все досмотры, опросы и нахождение в камере не особо беспокоят. Я давно ждал такого развития событий. Удивило, что меня взяли «Диверсия». Я никогда и не думал подобным заниматься. Это не мой метод. Но сложилось, как есть. Стараюсь не заморачиваться на этот счет. Впереди допросы, суды и т.д. камера – одиночка. Очень напоминает мою последнюю комнату в общежитии университета. Хотя та была по приличней, но меньше я привык к спартанским условиям, поэтому быт меня пока не смущает. Посмотрим, что будет дальше. Но ведь другие проходили и я постараюсь.
Эмине Ханым попросил передать, что я в порядке и держусь. Главное семья, старые родители. Надеюсь увидеть и обнять их еще.
Когда меня уводили, отец спросил: «Тебя посадят?» я положил руку ему на плечо и сказал, что все будет в порядке. Надежда, что вернусь домой возникала и угасала за последние сутки несколько раз. Сейчас есть сожаленье, что я не обнял родителей. Но в тот момент я не хотел таким прощаньем их сильно тревожить. На все воля Аллаха. Лишь бы они выдержали.
Утро субботы началось с того, что Левиза разбудила меня, сказав, что кто-то стучиться. Я уже начинал понимать, что предстоит, но пока еще не хотелось верить. Подбежал к окну и увидел, как мужчина в балаклаве перепрыгивает через забор. Побежал к жене, сказал, чтобы одевалась и разбудила детей. Сам стал одеваться и пытался позвонить Заир Ага, но сигнала не было. Стали стучаться в дверь. Я открыл окно и попросил не врываться и не пугать детей. Услышав утвердительный ответ, открыл дверь. Во дворе стояло около 13 мужчин. Часть в балаклавах, часть без. Мне показали постановление об обыске по делу о взрыве газопровода в Перевальном. К этому моменту я уже знал о двух обысках задержаниях. Позже от адвоката узнал о пяти задержаниях, включая меня.
Меня сразу попросили выдать личный телефон и ноутбук. Гаджеты супруги и детей не трогали. Я действовал далеко не так, как следовало бы. И только сейчас стал понимать, что интуитивно старался как можно быстрее оградить семью от происходящего. Несмотря на возможный вред себе. Поэтому шел навстречу требованиям лиц, производившим обыск. Меня на тот момент мало заботила моя судьба.
Обыск был поверхностным, чисто формальным и не долгим. Мне сообщили, что придется проследовать с ними.
На вопрос куда, прозвучал ответ: «в РОВД». Первая надежда зажглась. Мы стояли во дворе и ждали транспорт. Протокол обыска мне не показали, не прочитали и подписать не просили. За воротами возмущался Леммар Ага, требуя дать возможность убедиться, что все в порядке. Эскендер Ага залез на кучу ракушняка и вел сьемку на телефон, спрашивал, где его сын Азиз, которого задержали ночью. Позже я видел его в здании ФСБ, но пообщаться не удалось.
По команде мы вышли на улицу, где стоял традиционный транспортер синего цвета без номеров. Меня быстро провели, посадив на заднее сиденье между двух сотрудников. Остальные места заняли другие люди в балаклавах – 8 человек. Мы рванули с места и на большой скорости понеслись в Симферополь. Когда проехали москольцо, не повернув в сторону вокзала – дорога к РОВД — кольнуло в первый раз. Мы по Киевской доехали до перекрестка с улицей Толстого. На светофоре у троллейбусного парка мне на голову одели мешок и сковали руки наручниками. Мы повернули направо. Эта дорога вела и в РОВД, и в ЦПЭ и в ФСБ, — подумал я. Но мы помчались дальше. Надежда угасла в первый раз. Мы ехали около часа в том числе, значительную часть пути на большой скорости по трассе. Может в Севастополь подумал я, но вскоре перестал воспринимать время и пространство.
Вскоре мы приехали на место. Меня, не снимая мешок и наручники, провели в какое-то здание, в цокольное помещение. Оно было светлым. В комнате находилось минимум четыре человека. Меня посадили на стул спиной вперед. После чего мужчина властным голосом сразу начал обвинять меня в подрыве газопровода. Используя громкие эпитеты он стал говорить о том, что я подставил молодых ребят. Используя свой авторитет, сподвигнул их на преступление и т.п. после него мягким голосом разговаривал «добрый дядя». Спрашивал не жмут ли наручники, рассуждал о ситуации в Крыму. Его сменял «злой». Говорил, что ребята все рассказали и он обо всем в курсе, но хочет услышать от меня. Угрожал, что у меня два пути: плохой и очень плохой.
Видимо стрессовая ситуация, мои знания о том, что случалось в подобных подвалах, и ряд еще нескольких причин заставили меня говорить. Простой человеческий страх сделал свое дело. Я много раз думал над тем, как поведу себя в подобной ситуации и знал, что это не самая сильная моя сторона. Рискуя повседневно в публичном пространстве, я хотел быть «стойким героем» и здесь, но …
Была только одна мысль: действительно ли ребята что-то рассказали, что именно или меня разводят. Я не боялся навредить себе. Одна часть меня понимала, чем это все закончится. Уж очень часто доводилось это видеть и слышать. Я не хотел навредить ребятам. Стал осторожно говорить, оттягивая как можно дольше.
«Злой» в итоге не выдержал и стал говорить, то что известно. Еще раз напомнил, что все может пойти по плохому. И я подтвердил его информацию, надеясь, что это не навредит ребятам, но в то же время спасет меня от пыток или иного применения силы.
Скажу лишь, что когда сидишь закованный с мешком на голове в окружении известно кого, ты каждую секунду ожидаешь удар или что-то в этом роде.
Более того, мне меньше все хотелось рассказывать на камеру сочиненную каким-то сотрудником историю о моем участии в диверсии. Я выбрал свою историю. Пусть Эмине Авамилева, когда адвоката ко мне наконец-то допустили, и сокрушалась, что не следовала этого делать.
Иногда «злой» и «добрый» отлучались и я слышал разговоры других о том, какие, мягко говоря, нехорошие крымские татары. Думаю, такими разговорами, набитыми известными татароненавистническими цитатами, меня пытались выбить из равновесия. Я молчал.
Мы ждали специалиста-полиграфиста. За это время мне предложили воды и поесть. Есть я отказался, сделав пару глотков воды. Один раз около полу часа заставили стоять на ногах, после посадили.
Наконец мы поднялись наверх в какой-то кабинет. С меня сняли мешок и наручники. В кабинете сидели трое: двое здоровенных мужчин в балаклавах и одна девушка, которая представилась психологом. Она попросила повторить то, что я говорил внизу и спросила, готов ли я пройти тест на полиграфе. Сидящий ближе ко мне здоровяк напомнил о плохом и очень плохом исходе для меня. Это был «злой». Я только спросил у него, что с ребятами и какое их состояние. Он сказал, что их не трогали и мы еще с ними увидимся. После он вышел и я его больше не видел. Оставшиеся разговаривали спокойно. Я спросил время. Было 15:30.
Мы начали тест на полиграфе. «Нудное» утомительное занятие. О чем меня и предупреждала психолог-полиграфист. Я очень устал от стресса, голода и постоянного сиденья. Болела голова. Мне дали воды и предложили перекусить шоколадом и хлебцами. Есть я не стал.
Мы закончили, когда уже стемнело. Мешок на голову, наручники одевать не стали, вывели на улицу и посадили в транспорт. Я слушал голоса двоих. Один сказал, что меня везут на Франко к следователю в качестве свидетеля. Даже произнесли, что когда со мной закончат, они не смогут отвезти меня домой и мне придется добираться самому. Надежда вновь замерцала, хоть я и гнал ее.
В здании ФСБ на Франко мешок сняли и провели к следователю Власову. Он начал опрос меня в качестве свидетеля. Мое очередное требование о вызове адвоката было проигнорировано. Через несколько минут меня передали следователю Лаврову. Я повторял уже сказанные ранее слова. После окончания опроса меня не отпустили. Надежда вновь угасла. Я в сопровождении сотрудника в балаклаве ждал то в одном кабинете, то в другом.
Ближе к 4-м утра мне устроили очную ставку с одним из ребят. Я успел спросить, в порядке ли он, на что он помотал головой. «Били?» и в ответ утвердительный кивок. В ходе этого мероприятия я наконец-то услышал, что рассказали ребята. Наши слова во многом совпадали, за исключением нескольких моментов.
В кабинете появился следователь Власов и попросил следовать за ним. Он заявил, что задерживает меня и не хочу ли я воспользоваться услугами адвоката. Я ответил, что прошу об этом с момента обыска в моем доме.
И назвал имя Эмине Авамилевой. Он созвонился с ней и сказал, что придется подождать около часа. Меня отвели в «стакан». Там я в последний раз увидел двух из задержанных ребят. Поговорить не удалось.
Там на стульях удалось как-то скрючиться. Рядом я увидел пачку твердых галетных печений и заставил себя сгрызть парочку. Урчанье в животе немного стихло. Мне даже удалось заснуть. Не знаю на сколько.
Меня позвали. Повели к следователю в кабинет, где я обнял Эмине Ханум. После процессуальных действий нам удалось отдельно пообщаться. Я вкратце рассказал ей все, озвучил несколько просьб, попросил передать всем, что со мной все в порядке. Мы обсудили, что делать дальше и чего можно ожидать. Она убедила следователя, что мне нужно поесть, позвонила моей супруге и попросила ее собрать и передать еду и вещи.
Мы убедили следователя, что продолжать следственные действия, а именно допрос меня уже в качестве подозреваемого не имеет смысла по причине моей усталости и плохого самочувствия. Следователь не стал возражать и отвел Эмине ханум наружу, вернувшись с пакетами с едой и вещами.
Сопровождавшие меня сотрудники ФСБ дали мне поесть уже в транспорте. После чего мы поехали в ИВС. Часть вещей мне взять не дали. Но разрешили забрать в камеру еду, при условии, что я сьем ее до обеда. После всех процедур около 9:20-9:30 я оказался в камере.
Наконец удалось умыться и лечь. Но сон, несмотря на усталость, не приходил. Сел писать. Не подробно, но хоть что-то.
Нариман Джелялов, первый заместитель главы Меджлиса в «Симферопольском районном суде», 06.09.2021 Фото: facebook.com/crimeansolidarity
6.09.2021.
Моя первые сутки в неволе закончились. Утренние проверки. Завтрак и новые мысли, более спокойные, как же оно будет дальше. Думаю о семье, конечно. Настойчивое желание поговорить с Левизой, подбодрить ее, настроить на новый для нее режим.
Из смешного. Я раньше, когда представлял, что меня вот так поместят в камеру. А я сомневался, что поместят. Думал: «Ну, хоть высплюсь!»
Дело в том, что с появлением Ниаль (уже почти год) мы с Левизой, как и положено родителям, не высыпались.
Но не тут-то было. Спал урывками. Только под утро удалось, кажется, провалиться в полноценный сон. С утра предупредили, что сегодня повезут на суд. Успел умыться, сделать зарядку и за мной пришли. Это был не конвой, ФСБ. Повезли на Франко.
Поместили в тот же «стакан» (камера 1х2), в котором я пребывал ночью после задержания. Видно, что после меня здесь никого не держали. Стулья стояли так же и печенье лежало, как я его оставил. Хлебцы хрустящие «Армейские». Есть вода.
В камере ИВС больше всего не хватало почему-то зеркала. Все время хотелось на себя посмотреть. И понимания времени. Мы слишком привыкли сверять свою жизнь с часами, а тут …Хотя это, скорее всего, с непривычки. Пока не усвоились здешний график проверок, завтраков и т.д.
В этот раз мое состояние и включенный свет позволили осмотреть камеру (стакан). Вернее увидеть послания сидевших в ней до меня. «Тут сидят незакоонно заключенные люди. Мой бабушка одна из них. ЛК» Интересно, кто это? Через этот стакан прошло много крымских татар. Он же, ЛК, написал: «Ты мой единственный смысл жизни, чтобы жить и продолжать дышать (нарисовано сердечко) Мать «К»».
«Свободу политическим заключенным».
В соседний стакан завели мужчину. Познакомились. Мелит ага. 55 лет из Бахче. Сам бахчисарайский – земляк. Взяли по наркоте. Рассказал, что сделал немного дички для себя, а ему шьют продажу. Пришел его адвокат. Увели».
23 августа в Киеве проходил учредительный саммит Крымской платформы, который вызвал у руководства России настоящую истерику. В этот день в Крыму произошло малозаметное событие: на немагистральном газопроводе в районе села Перевальное Симферопольского района (известное благодаря военной части) было обнаружено «механическое повреждение». МВД России в оккупированном Крыму открыло дело по ч. 2 ст. 167 Уголовного кодекса РФ — умышленное уничтожение или повреждение имущества. Тогда же сообщалось, что проблема на трубе небольшая — и к вечеру ремонтники ее ликвидируют.
Однако в ФСБ решили с этой рядовой аварии (фото или видеодоказательств которой, заметим, так и не было опубликованы) слепить громкое «дело» с участием Наримана Джелялова, первого заместителя председателя Меджлиса крымскотатарского народа, который только что вернулся с саммита Крымской платформы. Гэбисты переквалифицировали уголовное дело по статье 281 УК РФ — Диверсия. Центр журналистских расследований рассказывает, чьими руками Россия фальсифицирует очередное «дело диверсантов» в Крыму.
