Наріман Джелялов, перший заступник голови Меджлісу Фото: Elmaz Qırımlı
Адвокат Микола Полозов опублікував в Facebook лист Нарімана Джелялова, першого заступника голови Меджлісу кримськотатарського народу, з яким російські слідчі інкримінують кримінальну справу за статтею 281 КК РФ – «Диверсія».
«Цей текст Наріман передав мені на суде. Він попросив мене його опублікувати. Якийсь час пішов на переклад в машинописний варіант, тому публікую його зараз. Ми постійно чуємо про арешти, затримання, обшуки, іноді дізнаємося про застосування силовиками недозволених методів для досягнення своїх цілей, про тортури, нарешті», – пише Полозов.
Як зазначає адвокат, «напевно, багато, хто співпереживав подіям, що відбуваються, дехто приміряв на себе подібну ситуацію. Як я себе поведу, що я буду відчувати, чи зможу я витримати цей тиск?».
Полозов зазначає, що перебуваючи в камері і чекаючи суду, Наріман написав цей текст, він описав свої думки і відчуття від події з ним буквально по гарячих слідах, дуже жваво, дуже життєво, дуже відчутно.
«Місцями світлий і зворушливий, але залишає вкрай гнітюче відчуття від буквально візуального відтворення механізму, брязкають своєї сталевою щелепою і спраглої нових жертв, репресивної машини російської влади. Друзі, я рідко звертаюся з такими проханнями, але зараз мені здається це самий підходящий момент. Я прошу вас максимально поширити цей текст, щоб якомога більше людей дізналося про те, що в даний момент відбувається в окупованому Криму», – зазначив адвокат.
Захисник додає, що Азіз Ахтємов і Наріман спілкувалися один з одним. Слідству про це було прекрасно відомо. Наріман, як публічна фігура і громадський діяч постійно обмінювався контактами з різними людьми. У тому числі він передавав контакти Азіза своєму знайомому до Києва.
«Слідству і про це було прекрасно відомо. Азіза слідство змусило прийняти і озвучити їх версію, що нібито раніше невідома Азізу особа виходила з ним на контакт. Однак знайомий Нарімана і невідомап Азізу особа навіть за версією слідства – різні люди, причому цієї іншої людини, невідомої Азізу, Наріман не знає. Важливо розуміти, що слідство зробило маніпуляцію, взявши відомий їм факт не кримінальної взаємодії Нарімана і Азіза і переклавши його на свою версію з кримінальним душком. А під загрозою кримінального переслідування за відмову від дачі показань свідків, слідство змусило Нарімана озвучити факт взаємодії з Азізом, який насправді мав місце бути, але природно не торкався диверсії або іншого подібного марення», – зазначив адвокат.
Фото: Крымская солидарность
ЦЖР публікує повний текст листа Джелялова:
«05.09.2021 г.
Сегодня воскресенье. После тяжелых, стрессовых суток я в камере симферопольского ИВС. Наконец удалось лечь и вытянуться. Но заснуть не получается, хотя за последние 24 часа удалось подремать несколько раз. То ли свет лампы, то ли громкие разговоры сотрудников ИВС, то ли мысли в голове не дают уснуть. Но впереди ночь и суд по мере пресечения. Иллюзий нет. Я много раз наблюдал этот процесс извне, теперь переживаю сам. Теория и практика.
Пишу и пытаюсь поесть. Левиза, моя любимая супруга, передала слишком много еды. Я успел поесть в бусике ФСБ перед отправкой в СЕВС. Но я не люблю оставлять еду, поэтому глотаю пельмени по одной штуке. Когда еще доведется поесть домашней или вообще нормальной еды.
Пытаюсь убедить себя, что с семьей будет все хорошо. Мне следователь разрешил сделать звонок жене. Сказал, что со мной все в порядке, люблю ее и верю, что она выдержит. Очень скучаю. Верю, что друзья помогут. Что нужно сделать, передал через адвоката Эмине Ханым.
Все досмотры, опросы и нахождение в камере не особо беспокоят. Я давно ждал такого развития событий. Удивило, что меня взяли «Диверсия». Я никогда и не думал подобным заниматься. Это не мой метод. Но сложилось, как есть. Стараюсь не заморачиваться на этот счет. Впереди допросы, суды и т.д. камера – одиночка. Очень напоминает мою последнюю комнату в общежитии университета. Хотя та была по приличней, но меньше я привык к спартанским условиям, поэтому быт меня пока не смущает. Посмотрим, что будет дальше. Но ведь другие проходили и я постараюсь.
Эмине Ханым попросил передать, что я в порядке и держусь. Главное семья, старые родители. Надеюсь увидеть и обнять их еще.
Когда меня уводили, отец спросил: «Тебя посадят?» я положил руку ему на плечо и сказал, что все будет в порядке. Надежда, что вернусь домой возникала и угасала за последние сутки несколько раз. Сейчас есть сожаленье, что я не обнял родителей. Но в тот момент я не хотел таким прощаньем их сильно тревожить. На все воля Аллаха. Лишь бы они выдержали.
Утро субботы началось с того, что Левиза разбудила меня, сказав, что кто-то стучиться. Я уже начинал понимать, что предстоит, но пока еще не хотелось верить. Подбежал к окну и увидел, как мужчина в балаклаве перепрыгивает через забор. Побежал к жене, сказал, чтобы одевалась и разбудила детей. Сам стал одеваться и пытался позвонить Заир Ага, но сигнала не было. Стали стучаться в дверь. Я открыл окно и попросил не врываться и не пугать детей. Услышав утвердительный ответ, открыл дверь. Во дворе стояло около 13 мужчин. Часть в балаклавах, часть без. Мне показали постановление об обыске по делу о взрыве газопровода в Перевальном. К этому моменту я уже знал о двух обысках задержаниях. Позже от адвоката узнал о пяти задержаниях, включая меня.
Меня сразу попросили выдать личный телефон и ноутбук. Гаджеты супруги и детей не трогали. Я действовал далеко не так, как следовало бы. И только сейчас стал понимать, что интуитивно старался как можно быстрее оградить семью от происходящего. Несмотря на возможный вред себе. Поэтому шел навстречу требованиям лиц, производившим обыск. Меня на тот момент мало заботила моя судьба.
Обыск был поверхностным, чисто формальным и не долгим. Мне сообщили, что придется проследовать с ними.
На вопрос куда, прозвучал ответ: «в РОВД». Первая надежда зажглась. Мы стояли во дворе и ждали транспорт. Протокол обыска мне не показали, не прочитали и подписать не просили. За воротами возмущался Леммар Ага, требуя дать возможность убедиться, что все в порядке. Эскендер Ага залез на кучу ракушняка и вел сьемку на телефон, спрашивал, где его сын Азиз, которого задержали ночью. Позже я видел его в здании ФСБ, но пообщаться не удалось.
По команде мы вышли на улицу, где стоял традиционный транспортер синего цвета без номеров. Меня быстро провели, посадив на заднее сиденье между двух сотрудников. Остальные места заняли другие люди в балаклавах – 8 человек. Мы рванули с места и на большой скорости понеслись в Симферополь. Когда проехали москольцо, не повернув в сторону вокзала – дорога к РОВД – кольнуло в первый раз. Мы по Киевской доехали до перекрестка с улицей Толстого. На светофоре у троллейбусного парка мне на голову одели мешок и сковали руки наручниками. Мы повернули направо. Эта дорога вела и в РОВД, и в ЦПЭ и в ФСБ, – подумал я. Но мы помчались дальше. Надежда угасла в первый раз. Мы ехали около часа в том числе, значительную часть пути на большой скорости по трассе. Может в Севастополь подумал я, но вскоре перестал воспринимать время и пространство.
Вскоре мы приехали на место. Меня, не снимая мешок и наручники, провели в какое-то здание, в цокольное помещение. Оно было светлым. В комнате находилось минимум четыре человека. Меня посадили на стул спиной вперед. После чего мужчина властным голосом сразу начал обвинять меня в подрыве газопровода. Используя громкие эпитеты он стал говорить о том, что я подставил молодых ребят. Используя свой авторитет, сподвигнул их на преступление и т.п. после него мягким голосом разговаривал «добрый дядя». Спрашивал не жмут ли наручники, рассуждал о ситуации в Крыму. Его сменял «злой». Говорил, что ребята все рассказали и он обо всем в курсе, но хочет услышать от меня. Угрожал, что у меня два пути: плохой и очень плохой.
Видимо стрессовая ситуация, мои знания о том, что случалось в подобных подвалах, и ряд еще нескольких причин заставили меня говорить. Простой человеческий страх сделал свое дело. Я много раз думал над тем, как поведу себя в подобной ситуации и знал, что это не самая сильная моя сторона. Рискуя повседневно в публичном пространстве, я хотел быть «стойким героем» и здесь, но …
Была только одна мысль: действительно ли ребята что-то рассказали, что именно или меня разводят. Я не боялся навредить себе. Одна часть меня понимала, чем это все закончится. Уж очень часто доводилось это видеть и слышать. Я не хотел навредить ребятам. Стал осторожно говорить, оттягивая как можно дольше.
«Злой» в итоге не выдержал и стал говорить, то что известно. Еще раз напомнил, что все может пойти по плохому. И я подтвердил его информацию, надеясь, что это не навредит ребятам, но в то же время спасет меня от пыток или иного применения силы.
Скажу лишь, что когда сидишь закованный с мешком на голове в окружении известно кого, ты каждую секунду ожидаешь удар или что-то в этом роде.
Более того, мне меньше все хотелось рассказывать на камеру сочиненную каким-то сотрудником историю о моем участии в диверсии. Я выбрал свою историю. Пусть Эмине Авамилева, когда адвоката ко мне наконец-то допустили, и сокрушалась, что не следовала этого делать.
Иногда «злой» и «добрый» отлучались и я слышал разговоры других о том, какие, мягко говоря, нехорошие крымские татары. Думаю, такими разговорами, набитыми известными татароненавистническими цитатами, меня пытались выбить из равновесия. Я молчал.
Мы ждали специалиста-полиграфиста. За это время мне предложили воды и поесть. Есть я отказался, сделав пару глотков воды. Один раз около полу часа заставили стоять на ногах, после посадили.
Наконец мы поднялись наверх в какой-то кабинет. С меня сняли мешок и наручники. В кабинете сидели трое: двое здоровенных мужчин в балаклавах и одна девушка, которая представилась психологом. Она попросила повторить то, что я говорил внизу и спросила, готов ли я пройти тест на полиграфе. Сидящий ближе ко мне здоровяк напомнил о плохом и очень плохом исходе для меня. Это был «злой». Я только спросил у него, что с ребятами и какое их состояние. Он сказал, что их не трогали и мы еще с ними увидимся. После он вышел и я его больше не видел. Оставшиеся разговаривали спокойно. Я спросил время. Было 15:30.
Мы начали тест на полиграфе. «Нудное» утомительное занятие. О чем меня и предупреждала психолог-полиграфист. Я очень устал от стресса, голода и постоянного сиденья. Болела голова. Мне дали воды и предложили перекусить шоколадом и хлебцами. Есть я не стал.
Мы закончили, когда уже стемнело. Мешок на голову, наручники одевать не стали, вывели на улицу и посадили в транспорт. Я слушал голоса двоих. Один сказал, что меня везут на Франко к следователю в качестве свидетеля. Даже произнесли, что когда со мной закончат, они не смогут отвезти меня домой и мне придется добираться самому. Надежда вновь замерцала, хоть я и гнал ее.
В здании ФСБ на Франко мешок сняли и провели к следователю Власову. Он начал опрос меня в качестве свидетеля. Мое очередное требование о вызове адвоката было проигнорировано. Через несколько минут меня передали следователю Лаврову. Я повторял уже сказанные ранее слова. После окончания опроса меня не отпустили. Надежда вновь угасла. Я в сопровождении сотрудника в балаклаве ждал то в одном кабинете, то в другом.
Ближе к 4-м утра мне устроили очную ставку с одним из ребят. Я успел спросить, в порядке ли он, на что он помотал головой. «Били?» и в ответ утвердительный кивок. В ходе этого мероприятия я наконец-то услышал, что рассказали ребята. Наши слова во многом совпадали, за исключением нескольких моментов.
В кабинете появился следователь Власов и попросил следовать за ним. Он заявил, что задерживает меня и не хочу ли я воспользоваться услугами адвоката. Я ответил, что прошу об этом с момента обыска в моем доме.
И назвал имя Эмине Авамилевой. Он созвонился с ней и сказал, что придется подождать около часа. Меня отвели в «стакан». Там я в последний раз увидел двух из задержанных ребят. Поговорить не удалось.
Там на стульях удалось как-то скрючиться. Рядом я увидел пачку твердых галетных печений и заставил себя сгрызть парочку. Урчанье в животе немного стихло. Мне даже удалось заснуть. Не знаю на сколько.
Меня позвали. Повели к следователю в кабинет, где я обнял Эмине Ханум. После процессуальных действий нам удалось отдельно пообщаться. Я вкратце рассказал ей все, озвучил несколько просьб, попросил передать всем, что со мной все в порядке. Мы обсудили, что делать дальше и чего можно ожидать. Она убедила следователя, что мне нужно поесть, позвонила моей супруге и попросила ее собрать и передать еду и вещи.
Мы убедили следователя, что продолжать следственные действия, а именно допрос меня уже в качестве подозреваемого не имеет смысла по причине моей усталости и плохого самочувствия. Следователь не стал возражать и отвел Эмине ханум наружу, вернувшись с пакетами с едой и вещами.
Сопровождавшие меня сотрудники ФСБ дали мне поесть уже в транспорте. После чего мы поехали в ИВС. Часть вещей мне взять не дали. Но разрешили забрать в камеру еду, при условии, что я сьем ее до обеда. После всех процедур около 9:20-9:30 я оказался в камере.
Наконец удалось умыться и лечь. Но сон, несмотря на усталость, не приходил. Сел писать. Не подробно, но хоть что-то.
Наріман Джелялов, перший заступник голови Меджлісу в «Сімферопольському районному суді», 06.09.2021 Фото: facebook.com/crimeansolidarity
6.09.2021.
Моя первые сутки в неволе закончились. Утренние проверки. Завтрак и новые мысли, более спокойные, как же оно будет дальше. Думаю о семье, конечно. Настойчивое желание поговорить с Левизой, подбодрить ее, настроить на новый для нее режим.
Из смешного. Я раньше, когда представлял, что меня вот так поместят в камеру. А я сомневался, что поместят. Думал: «Ну, хоть высплюсь!»
Дело в том, что с появлением Ниаль (уже почти год) мы с Левизой, как и положено родителям, не высыпались.
Но не тут-то было. Спал урывками. Только под утро удалось, кажется, провалиться в полноценный сон. С утра предупредили, что сегодня повезут на суд. Успел умыться, сделать зарядку и за мной пришли. Это был не конвой, ФСБ. Повезли на Франко.
Поместили в тот же «стакан» (камера 1х2), в котором я пребывал ночью после задержания. Видно, что после меня здесь никого не держали. Стулья стояли так же и печенье лежало, как я его оставил. Хлебцы хрустящие «Армейские». Есть вода.
В камере ИВС больше всего не хватало почему-то зеркала. Все время хотелось на себя посмотреть. И понимания времени. Мы слишком привыкли сверять свою жизнь с часами, а тут …Хотя это, скорее всего, с непривычки. Пока не усвоились здешний график проверок, завтраков и т.д.
В этот раз мое состояние и включенный свет позволили осмотреть камеру (стакан). Вернее увидеть послания сидевших в ней до меня. «Тут сидят незакоонно заключенные люди. Мой бабушка одна из них. ЛК» Интересно, кто это? Через этот стакан прошло много крымских татар. Он же, ЛК, написал: «Ты мой единственный смысл жизни, чтобы жить и продолжать дышать (нарисовано сердечко) Мать «К»».
«Свободу политическим заключенным».
В соседний стакан завели мужчину. Познакомились. Мелит ага. 55 лет из Бахче. Сам бахчисарайский – земляк. Взяли по наркоте. Рассказал, что сделал немного дички для себя, а ему шьют продажу. Пришел его адвокат. Увели».
23 серпня у Києві відбувався установчий саміт Кримської платформи, що викликав у керівництва Росії справжню істерику. Цього дня у Криму сталась малопомітна подія: на немагістральному газогоні в районі села Перевальне Сімферопольського району (відоме завдяки військовій частині) було виявлене «механічне пошкодження». МВС Росії в окупованому Криму відкрило справу за ч. 2 ст. 167 Кримінального кодексу РФ – зумисне знищення чи пошкодження майна. Тоді ж повідомлялось, що проблема на трубі невелика – і до вечора ремонтники її ліквідують.
Однак у ФСБ вирішили із цієї рядової аварії (фото чи відеодоказів якої, зазначимо, так і не було опубліковано) зліпити гучну «справу» за участі Нарімана Джелялова, першого заступника голови Меджлісу кримськотатарського народу, який тільки-но повернувся із саміту Кримської платформи. Гебісти перекваліфікували кримінальну справу за статтею 281 КК РФ – Диверсія. Центр журналістських розслідувань розповідає, чиїми руками Росія фальсифікує чергову «справу диверсантів» у Криму.
